Крещенные кровью. Страница 2
Аверьян, переборов слабость, медленно перевалился на левый бок и даже вымученно улыбнулся.
Ивашка снова уселся на табурет и вздохнул с облегчением:
– Вот и все. Делов-то…
Сафронов еще некоторое время задавал Калачеву самые разнообразные и неожиданные по своей простоте вопросы. Тот отвечал рассеянно и невпопад, наслаждаясь, что наконец-то сменил гнетущую его позу.
– А ты как на обочине дороги оказался? – допытывался «лекарь».
– В обозе госпитальном ехал, – отвечал Аверьян.
– Ты уже был ранен?
– Нет, я служил санитаром при госпитале.
– Так ты красный?
– Нет.
– Белый?
– Я казак! Можа, слыхал о таких? А служил в армии Ляксандра Ильича Дутова!
– Все понятно. Благодари судьбину, казак, што служба для тебя уже закончилася.
Как только Ивашка замолчал и ненадолго задумался, Калачев сам принялся донимать его.
– А хто вы? – спрашивал он.
– Много будешь знать – скоро состаришься, – уклончиво отзывался Сафронов.
– Видать, нездешние? Скоко гощу, а соседи так и не заходят…
– Потому и не заходят, што я не велю.
– Тады сами куды ночами шляетеся?
– И об том обскажу, но тока малеха пожже. Покудова на ноги не встанешь. Вот тады и покалякаем всласть!
* * *Минула неделя.
Как-то около восьми часов вечера Ивашка подошел к кровати Калачева и раздвинул занавески вокруг нее. Аверьян дремал. Сафронов присел у его изголовья и чуток подался вперед, разглядывая раненого.
Видимо, почувствовав рядом с собой присутствие другого человека, Калачев открыл глаза. Удивленным взглядом он медленно обвел избу, словно возвращаясь в нее после долгого отсутствия. Ивашка молчал, давая ему время осмотреться и встряхнуться ото сна.
– Избу щас свою зрил, – прошептал Аверьян. – Жану Стешу тожа зрил зараз. Детишек-сорванцов… Двое их у меня. Старшой Степка, малой Вася-Василек. Я было об них позабыл ужо из-за ран, а теперя… Теперя, видать, выздоравливаю я, не выходит из башки вона жинка с робятами. – Улыбнулся уже не так жалко, как раньше. – Как оне щас без меня? Поди горюшко мыкают. Обо мне ни слуху ни духу. Вот кады на ноги встану, зараз домой подамся. Истосковался я по семье, однако.
Сафронов, хмуря брови, подметил, что голос раненого заметно окреп.
– У тебя что, жана красавица и хозяйство справное? – спросил он, хитро щурясь.
Почувствовав неладное, Калачев умолк. Затем попытался что-то сказать, но слова не шли к нему. Он внимательно вгляделся в лицо Ивашки: борода всклокочена, лицо бледно и напряженно. Ивашка больше не был улыбающимся и спокойным. Гость невольно придвинулся к стене, словно колючие глазки хозяина проникли в самую душу. «Не ври мне!» – прозвучал где-то в голове приказ Сафронова, но Аверьян готов был поклясться, что не видел, как у того шевелились губы.
Калачев зажмурился. Противоречивые чувства боролись в нем – он боялся признать сильнейший страх от одного вида благодетеля рядом с собой.
Открыв глаза, Аверьяну пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. В какой-то момент показалось, будто не Ивашка, а кто-то другой смотрит на него, вылезший из глубин ада: горящие очи с колючими иглами зрачков. Какой-то демон, наблюдающий за ним – Аверьян знал это в глубине души точно, – с ненавистью зверя внутри.
– Ивашка?!
Глаза зверя моргнули, а лицо вдруг приняло человеческие очертания.
«Сестры» тут же оказались рядом и принялись менять под Аверьяном постель. Свою работу они выполняли сноровисто, не причиняя раненому никаких страданий и поворачивая его тело как большую тряпичную куклу, Он вдруг понял в этот момент, что научился наконец их различать.
Агафья русоволосая и тонкобровая, с тонкими губами, лет тридцати. Губы всегда плотно сжаты, словно в страхе, как бы невольно не сорвалось с языка что-то неразумное, роковое и непоправимое. А глаза широко открыты, ищущие, беспокойные. Говорила она торопливо, глотая слова.
В отличие от Агафьи Акулина черноволоса и смугла. Правильный овал лица, ровные, в ниточку брови. Нос прямой, без горбинки, тонкий и изящный. Она была невероятно красива. Впрочем, этого достоинства женщина, видимо, стыдилась или не догадывалась про него.
Пока Агафья выносила корзину с грязным бельем в сени, Акулина поднесла к постели раненого вареное яйцо, кусочек хлеба и чашку с ароматным отваром. Накормив Аверьяна, она молча отошла к столу и посмотрела на наблюдавшего за ней Ивашку.
– Ну што, радеть айдате, – позвал тот, вставая и потягиваясь. – Поди ужо заждалися нас голуби с корабля нашева.
Хозяева погасили лампу и друг за другом вышли из избы, а Калачев…
Все, чего хотелось ему сейчас, так это закрыть глаза и уйти в небытие. Но как только в избе воцарился мрак, Аверьян внезапно почувствовал прикосновение. Он вздрогнул и завертел головой. Изба пуста. Мужчина мог поклясться, что рядом никого нет. Однако нервы его оказались на пределе. Подрагивали собственные руки, а на шее чувствовались чьи-то пальцы. Сердце бешено забилось. Лежа, казак заставил себя думать о семье и детях: наверное, спать улеглись или ужинают чем бог послал.
Неожиданно касание повторилось. На этот раз Аверьян отчетливо ощутил чьи-то пальцы на плече, как будто к нему из темноты некто невидимый протягивал руку.
– Это сон, – прошептал он. – Я сплю ужо и зрю дурной сон.
Но сон больше походил на страшную явь. Пальцы из темноты перестали давить на плечо и переместились на горло, сжав кадык, будто собирались вырвать его. Не в силах противостоять, Аверьян закрыл глаза, приготовившись было к смерти. Но пальцы вдруг отцепились от горла – и облегченно вздохнув, мужчина открыл глаза.
То, что он увидел, повергло его в ужас. Кровь в жилах похолодела, сердце замерло. Перед кроватью прыгали странные фигуры, светившиеся во мраке сатанинским огнем и не имевшие четких очертаний.
Затем пляска закончилась, нечисть исчезла, и больной погрузился в тяжелый сон, полный кошмарных видений…
* * *Наступившее утро не добавило оптимизма настроению Калачева. Проснувшись, Аверьян с трудом разлепил глаза и увидел пробивающиеся через окно солнечные лучи. Он не испытал от этого радости. В теле гудела свинцовая тяжесть, а сам он чувствовал себя половой тряпкой, выжатой и брошенной в ведро.
Когда хозяева вернулись в избу, Аверьян не заметил. Но сейчас их троица уже была на ногах и лица её казались бодры.
– Как спалось? – спросил его Сафронов участливо. – Не мучали кошмары?
– Плохо, – ответил Аверьян, морща лоб. – Мне привиделось, што меня хто-то душит и ломает!
– Да, – согласился Ивашка. – Эдакий сон беду сулит. Тебе бы исповедоваться!.
– Я бы рад-радешынек, токо вот попа нету рядышком, – прошептал озадаченно Аверьян. – Не сочти за труд, приведи ко мне батюшку.
Услышав безобидную просьбу, Сафронов аж подскочил на табурете.
– Ишь чаво захотел! – крикнул он возмущенно. – Попа, видишь ли, ему подавай! А нету ево здеся! Тю-тю! Революция пришла, и попа гирьяльскова зараз ветром сдуло!
Такая неожиданная реакция крайне удивила Калачева.
– А ты-то пошто эдак взбеленился? – спросил он, недоуменно глядя на Ивашку.
– Не приемлю я веры поповской, – ошарашил неслыханным ответом тот. – Православная вера никудышная и поганая! Даже Хосподь вона отверг ее действиями своеми, наслав на грешные головы православных войну да разруху!
Аверьян не поверил ушам. Такой ереси и богохульства ему еще не доводилось слышать никогда.
– Так ты большевик?! – прошептал он. – Краснопузый христопродавец?
Сафронов неожиданно рассмеялся.
– Ну и загнул, Аверьяха! – воскликнул он. – Уж с кем с кем, но с большевиками мя ешо не путали! Даже сатанистом я никогда не был. Уж не взыщи!
– Тады хто ты есть такой, ежели не большевик и Сатане не поклоняешься, а Хоспода ни в грош не ставишь? – спросил Калачев.
– Верующий я, вот хто есть такой, – перестав смеяться, ответил Ивашка. – И вера моя што ни на есть правильная!